Здравствуйте, в этой статье мы постараемся ответить на вопрос: «Приезжали тренироваться на нас»: что происходит в самой страшной Белорусской тюрьме». Если у Вас нет времени на чтение или статья не полностью решает Вашу проблему, можете получить онлайн консультацию квалифицированного юриста в форме ниже.
Выкарабкавшись из нищеты и безнадёги, Стас начал регулярно подрабатывать грузчиком, потом устроился официантом в ресторан. Говорит, владельцы поняли его ситуацию. Это они помогли получить общежитие. Но жизнь наладилась далеко не сразу.
«Я освободился в ноябре 2017 года. Я не знал, куда мне идти, что мне делать, с кем связаться, — рассказывает Цыбинский. — Но у меня был телефон друга Алексея. Я позвонил — он приехал из Минска и отвёз меня в деревню Александровка под Щучином, к брату Луиджи [приют для бездомных, который организовал в своём доме Алексей Щедров, он же «брат Луиджи». — Еврорадио]. Я пожил там около недели и уехал в Щучин искать работу.
Мне повезло устроиться в Дом культуры в деревне недалеко от Щучина. Я сделал несколько мероприятий: детские утренники, дискотеки, Новый год… Но потом начальство от участкового узнало, что я сидел за убийство. Пришлось написать заявление по собственному желанию, иначе уволили бы по статье. Так я оказался на вокзале в Гродно«.
Станислав попробовал обратиться за помощью в милицию, но там лишь пожали плечами: мол, с документами помочь не можем. С работой успехов тоже не было. Отказывали, говорит Стас, из-за судимости.
«На вокзале жить было тяжело. Спал на коротких скамейках в позе зародыша. Милиция постоянно будила и выгоняла. Я им говорю: «Нет у меня прописки, жить мне негде». В РУВД завезут, подержат и отпустят.
Ел когда придётся. Еду просил, хоть было стыдно и унизительно. Но воровать не хотел. Были мысли разбить витрину, достать оттуда колбасу, батон, начать есть, и дальше будь что будет. Просто хотелось есть. А взять негде. Я понимаю людей: молодой здоровый парень подходит и просит еду, они смотрели на меня как на больного.
Мылся в туалете на вокзале. Одна женщина там всё время давала мне ведро теплой воды, вместе с ним я закрывался в туалете, набирал в пластмассовую бутылку воды и так вот мылся. Вот такие у меня были условия».
«Приезжали тренироваться на нас»
С медициной постоянные проблемы. От всех болезней одна таблетка — аспирин. Не знаю, что должно произойти, чтобы тебя положили в медсанчасть. Единственное, что всегда соблюдается — флюорография, ее делают раз в полгода. Я помню только одного человека, который заболел туберкулезом.
Зубной врач приезжает два раза в неделю, но попасть к нему нереально: большая очередь. Я ждал приема год и два месяца. Большинство стоматологов — практиканты, которые приезжали тренироваться на нас, поэтому и лечение не на высшем уровне. Он поставит пломбу, а она вывалится через день, или не подпилит пломбу как положено, и нормально есть уже невозможно. Некоторым зубы не те вырывали.
Местный врач — из военных, «ДИНовский». Он не заинтересован, чтобы заключенные болели, это же бесплатная рабочая сила. Приходишь в медпункт с температурой, а тебе говорят: «Иди работай». Трудно достучаться до врача, такое ощущение, что ему нет дела до больных, а ты ходишь к нему и надоедаешь. Но и к нему тоже очередь, просто так не попадешь: если температура, то сначала запишись на прием, сходи на работу, и только потом попадешь к врачу. Но если кому-то понадобилась срочная медицинская помощь с госпитализацией, то, конечно, вывозят в Ивацевичскую больницу.
Странное дело: при таком некачественном медицинском обслуживании витамины передавать не разрешают. Надо иметь серьезные проблемы со здоровьем или хронические заболевания, чтобы родственникам разрешили передать бандероль с витаминами. Я просил, чтобы хотя бы рыбий жир разрешили передать, но получал ответ: «Ты все витамины получаешь в столовой».
На территории работает психолог, у него свой кабинет. Если цензор в письме увидит что-то, что его смутит, он передает эти данные психологу, а тот уже вызывает на беседу и спрашивает, что случилось. Отдельно он работает с теми, кто совершает суицид. Он хорошо выполняет работу, поможет в трудной ситуации, с ним всегда находишь общий язык.
Что происходит в «Волчьих норах»? Откровения бывшего зека о колонии в Ивацевичском районе
Максиму Жигарю повезло чуть ли не меньше всех. По амнистии он освободился всего на год раньше срока. Если некоторые другие парни не отсидели и половины назначенного судом, то он отбыл семь лет из восьми. Вероятно, это результат активности его матери – лидера «Движения матерей-328» Ларисы Жигарь. Власти давно обещали ей отпустить сына хотя бы условно-досрочно, но этого не сделали. Такова месть за гражданскую активность.
Максим Жигарь освободился всего три недели назад. Он испытал на себе все этапы борьбы с наркотиками в Беларуси, начиная с 2012 года, когда был осуждён за высушивание дикорастущего куста конопли весом 147 грамм. Учитывая, что на тот момент восемнадцатилетний парень растение рвал вместе с другом, сотрудники гродненского наркоконтороля решили подвести их под часть 3 статьи 328 УК “Незаконное с целью сбыта изготовление наркотиков, совершенное группой лиц”. Журнал о правах человека MSPRING.ONLINE расспросил бывшего узника, как прошли эти семь лет.
— Максим, много вопросов вызывает рабский труд осуждённых по статье 328 УК. По слухам, они, как на каторге, вынуждены вытягивать металл из проводов. Так ли это?
— Я попал в ивацевичскую колонию №22 «Волчьи норы» в 2013 году и тогда можно было вообще не работать. Всё изменилось осенью 2014 года, накануне подписания «антитунеядского» декрета президента (2 апреля 2015 года был подписан Декрет №3 «О предупреждении социального иждивенчества», — прим. ред.). Это выглядит удивительно, но осуждённых в зонах он коснулся ещё жёстче, чем людей на воле. Пришло распоряжение из ДИН (Департамента исполнения наказаний), что труд теперь стал обязательным. Сперва объёмов работ на всех не хватало, поэтому ходили на «промку» всего на два часа. А потом уже стали загонять всех на целый день.
Правда, можно было учиться. Я получил диплом портного в колонии и поэтому работал на швейке. Был ещё столярный участок, сварочный цех. Кто получил специальность в ПТУ в зоне, работали там по профессии. А на неквалифицированной работе — на очистке проводов либо разборке двигателей от самосвалов на металлолом –, работала где-то треть осуждённых, это примерно 300 человек.
— При этом в январе 2015 года вступил в силу ещё и декрет президента №6 «О неотложных мерах по противодействию незаконному обороту наркотиков».
— Да, и сначала практически ничего не изменилось. Лишь стали из ИК-22 вывозить в другие колонии давно сидящих. Оставались только единицы – люди, сидевшие более 10 лет, например, за убийство. Их оставили, чтобы было кому объяснить вновь прибывающим правила поведения, режима и бытовых условий в зоне.
И потом уже каждый этап стали привозить человек по двадцать молодых ребят возрастом до 25 лет, осуждённых исключительно по 328-ой статье и со сроками 8-10 лет. Тогда же появились зелёные нашивки для «наркоманов» — это была инициатива руководства ДИН. Так зона стала специально «наркоманской».
Лукашенко сказал, что для этой категории нужно создать условия, «чтоб смерти просили», ну и администрация в этом направлении работала. Колония быстро переполнилась. Запретили обувь, присланную с воли: нужно было пользоваться только тем, что выдавали в ИК. Запретили забирать с собой «дополнительный вынос» из комнаты свиданий, то есть, передачи после долгосрочных свиданий – продукты и овощи, хотя раньше овощи приветствовались.
Запретили пластиковые контейнеры для продуктов, перечень продуктов для передач изменили, ограничили личное свободное время, стали каждый день проводить лекции «О вреде наркотиков и алкоголя» и крутить видеоролики, из которых мы только больше узнали о наркотиках.
Стас стал подходить к людям со словами: «Если у вас есть возможность, купите мне хлеба, купите две сосиски». При этом говорил, что недавно освободился из колонии, что ему не нужны деньги и воровать еду из магазинов он не хочет.
«Пинками меня гнали. И мужчины, и женщины. Как только слышали, что я был осуждён. Общество меня не принимало. Мне казалось, люди думали: «Ты сидел в колонии и сейчас тут ещё что-то просишь?».
Но однажды Цыбинскому повезло. К нему подошла пожилая женщина и стала вынимать продукты из пакета: сыр, молоко, батон, сосиски.
«Я ей говорил, что мне столько не надо, но она говорила, мол, бери, внучок, бери. И мне это слово „внучок“ было приятно, потому что впервые ко мне человек отнёсся с добротой».
В этот момент Стас заплакал. Позже он рассказал, что плакал после освобождения дважды: когда его накормила та женщина и сейчас, когда он рассказывал нам об этом.
«Я просто вспоминаю, как она давала мне еду… Я так сильно хотел есть, что я просто… У меня падал этот сыр, я хватал батон, он сыпался… Я хватал сосиски… Я плакал не от того, что мне дали поесть, а от доброты. Я вообще сильный человек. Но когда над тобой издевались там, а потом ты вышел сюда… И ты понимаешь, что государство тебе не помогает, поесть ты не можешь себе найти, на работу тебя не берут — даже на временную. И ты понимаешь, что ты нахрен здесь никому не нужен. И когда попадается человек, который просто отдаёт из сумки всё, что у него там есть… Она понимала меня. У неё внук в то время отбывал наказание. Я начал расспрашивать. Но она сказала, что это неважно. Я до сих пор ищу эту женщину. Когда иду по городу, всегда всматриваюсь в лица людей. Я хочу её отблагодарить, потому что она первой протянула мне руку помощи. Я на тот момент не ел ничего три или четыре дня».
«Власть поставила задачу — воспитать покорное поколение, покорное стадо»
Администрация исправительных учреждений никак на очевидные нарушения санитарно-гигиенических норм не реагирует. Не реагирует и Минздрав.
Надежда Петровская обращает внимание на парадоксальную ситуацию.
«Нормы разрабатываются Минздравом, гигиенистами. Такого не может быть, чтобы люди, которые разрабатывали эти нормы, не могли контролировать их выполнение. Все понимают, что эти нормы не соблюдаются, и невыполнение их — один из методов воздействия. Да, сейчас в СИЗО вроде бы не бьют. Но власть поставила задачу — воспитать покорное поколение, покорное стадо.
Ясно, что несоблюдение элементарных норм — это не случайность, это не досадное недоразумение, а это целенаправленная акция, вполне продуманное решение, принятое не знаю на каком уровне — вербально, документально. Но понятия норм нет».
Камеру заливали хлоркой, пускали перцовый газ, выливали шампунь в туалет
В Жодино в камере, рассчитанной на четверых бывало до 12 человек. Спали на полу, антисанитария полная — без матрасов, подушек, постельного белья.
«Камера не проветривалась — окно было наглухо заварено, на нем постоянный конденсат, плесень. Да и во время немногих прогулок подышать свежим воздухом не удавалось: дворик напоминал темную сырую камеру, только с небом в клеточку. Там мужики постоянно курили, и воздуха почти не было — дышали табачным дымом.
Камеру заливали хлоркой: в ведре разводят по 6—10 таблеток, выливают на пол, под шконки, чтобы сложнее было убрать. Никаких принадлежностей, тряпок не было — одно старое полотенце. Как можно скорее старались собрать и спуститьв унитаз.
Неприятно щипало глаза, свербело в носу и глазах, покраснение склеры — хлорка раздражает слизистые оболочки. У кого-то развивался бронхоспазм, провоцировался приступ бронхиальной астмы», — вспоминает Руслан.
Была одна «газовая атака» — за то, что мужская камера перестукивалась с соседней, где сидели девушки.
«Мы иногда перестукивались, вроде передавали привет. Ворвался охранник, брызнул перцовым газом из баллончика — устроил нам газовую атаку. Пригрозил, что еще раз услышит стук — будет то же самое. А однажды видим в туалете какую-то пену. Оказывается, охранники вылили два флакона шампуня в унитаз», — вспоминает врач пытки и мелкие пакости.
В Жодино во время последней отсидки заключенные ни разу не видели тюремного врача, не было ни одного медицинского осмотра. Просили дать градусник, но его так ни разу не и дали, хотя люди были с температурой, с насморком, с кашлем — всеми симптомами коронавируса.
«Никаких анализов, тестов, естественно, в изоляторах не делают. Уже освободившись, я вчера позвонил своему бывшему сокамернику, который вышел на свободу раньше. Он сделал уже на свободе тест, который оказался положительным — коронавирус подтвердился».
О единственных словах в адрес Зеленского
По информации журналистки, Владимир Зеленский по-человечески очень сложно переживал ухудшение отношений с Александром Лукашенко. «Болезненно это воспринимал, несмотря на то что Украина санкции тогда ввела, как вы говорили, быстрее, чем ЕС. У вас остались для него какие-то слова?» — спросила она.
«У меня только одни сейчас слова. Я бы ему сказал: «Володя, война идет у тебя в стране, на твоей земле. Надо сделать все, чтобы не было хуже. Да, что свершилось, то свершилось. За это придется отвечать тем, кто в этом виноват. Но сегодня надо остановиться. Негативное развитие событий надо остановить. Оно негативным будет прежде всего для Украины». Это единственное, что я ему сегодня хочу сказать, чтобы он это услышал. И отсюда начинать плясать», — ответил белорусский лидер.
О войне за чужой разум
«Если проанализировать все, что происходило между нашими народами, между нашими странами за последние годы, то происходило вот что: сознательно, методично делали все, чтобы украинцы о белорусах, украинцы о русских и наоборот узнавали все меньше и меньше информации. Казалось бы, люди, которые когда-то жили в одной стране, абсолютно ничего сегодня друг о друге не знают. Например, очень многие украинцы уверены, что каждый русский, просыпаясь, думает о том, как бы убить побольше украинцев. Вам не кажется, что сегодня ровно такой же процесс происходит по отношению к России и Беларуси с одной стороны и Европе с другой стороны? Не готовят ли нас так же системно к каким-то большим и страшным процессам?» — уточнила журналистка.
Президент не исключил, что это возможно: «Если ты завоюешь чужие мозги, то в будущем победишь в любой войне. Поэтому нас через мозги могут к этому готовить. Но власть на то и власть, чтобы противодействовать и в этом, как бы ни было сложно, как бы ни были неравны силы. Но лучше воевать так, нежели ракетами глушить друг друга».
«На этом информационном поле трудно, но надо воевать. В противном случае будешь воевать так, как воюет Россия с Украиной. Поэтому пытаемся, сопротивляемся, делаем все возможное, — добавил глава государства. — Тактика — дойди до каждого человека, достучись до него, повстречайся с ним, чтобы он тебя увидел, поговори с ним. Вот это самое важное направление нашей работы. Люди это оценят. В том числе и я стараюсь встречаться, говорить, рассказывать».
Когда я вышел из «спецов», на свободе пробыл недолго. Был пьян и порезал ножом своего ровесника. Меня забрали в отделение, и прямо там я избил сотрудника милиции. Мне не было и 15. Следствие прошло быстро, меня судили и дали полтора года лишения свободы. Так я попал в колонию для несовершеннолетних в Бобруйске.
Там разрешали курить, уже не нужно было прятать бычки. Заставляли выходить на работу. На промзоне, среди опилок я мог избить сверстника — за цвет кожи, за «кривое» лицо, за то, что нахамил в разговоре. В первый же день я разбил стул о лицо человека. Было разное…
Парни «в авторитете» забирали передачи у остальных детей. Это называлось «сказка за дачку». Подходишь к мальчику, которому пришла посылка, и говоришь: «Хочешь, я расскажу тебе сказку-задачку?» Он такой: «Конечно!» Сияет от гордости, что на него обратили внимание парни «в авторитете». Выдумываешь любую дичь, которая начинается словами «Жили-были дед с бабкой», и в конце говоришь: «А теперь передачу давай сюда». Ребенок не понимает: «С чего это?» — «Давай разберем слова. Сказка за дачку (дачка — передача на тюремном жаргоне). Я тебе сказку рассказал, так что передачу отдавай мне». Своего рода беспредел.
Алина Береснева, 20 лет
С 9 на 10 августа мы с друзьями возвращались из центра Минска и попали под раздачу ОМОНа. В акции протеста мы не участвовали, но меня все равно повалили на землю — на руке еще остались царапины — и нас упаковали в автобус.
Нас привезли на улицу Окрестина (в центр изоляции правонарушителей ГУВД Мингорисполкома — Би-би-си). На входе стоял мужчина, он приговаривал: «Суки, быстрее пошли!». Я спрашиваю: «За что вы так с нами разговариваете?» Он взял меня за шею и пнул в стену, сказав: «Суки, осматривайте пол, будете знать, где ходить, где гулять».
Нас, 13 девочек, посадили в камеру на четверых. Мы спрашивали сотрудника, можно ли нам сделать звонок, можно ли позвать адвоката, на что он нам отвечал: «Вы что, насмотрелись американских фильмов? Это вам не Америка, вам ничего не положено».
— После этого нас собрали в одном помещении, где мы встретились с сыном Лукашенко и начальником Генштаба Службы безопасности Белоруссии. Товарищ Лукашенко заявил, что так как не приехал Генпрокурор РФ и Генпрокурор Украины, главой Республики Беларусь было принято решение вернуть вас на Родину. Затем прошли еще кое-какие формальности и мы подписали документы об освобождении. Дальше все задержанные граждане РФ, кроме одного, сели в автобус и в сопровождении, как мы поняли, сотрудников КГБ пересекли границу.
Уже на российской границе нас встретили сотрудники ФСБ, поприветствовали и сказали, что нам придется пройти двухнедельный карантин. Мы отправились в подмосковный санаторий, где проходили карантин. Несколько человек отправились в больницу, чтобы снимать побои.
Про утечку личных данных и спецслужбы Украины
— Наши паспорта, личные данные, фотографии, переписки в соцсетях и так далее утекли в сеть. Нам посоветовали сменить паспортные данные. Впоследствии это не поможет. Все равно, ради личной безопасности и безопасности наших семей это нужно будет сделать. Украинские спецслужбы будут пытаться вытащить нас на территорию Украины. Пока сотрудники ФСБ пресекают эти попытки заблаговременно. Мы все этому свидетели. Я думаю, сейчас в нашей сфере деятельности будет сложно куда-то устроиться из-за того, что наши лица и личные данные показали по всем федеральным каналам в Республике Беларусь, Украине и России. Теперь любая камера с функцией распознавания лиц нас опознает. Как нас называют ЧОПовцы, ЧВКашники, мы ребята, которые организуют охрану объектов, что-то защищают — мы не убиваем, а защищаем.
— После этого нас собрали в одном помещении, где мы встретились с сыном Лукашенко и начальником Генштаба Службы безопасности Белоруссии. Товарищ Лукашенко заявил, что так как не приехал Генпрокурор РФ и Генпрокурор Украины, главой Республики Беларусь было принято решение вернуть вас на Родину. Затем прошли еще кое-какие формальности и мы подписали документы об освобождении. Дальше все задержанные граждане РФ, кроме одного, сели в автобус и в сопровождении, как мы поняли, сотрудников КГБ пересекли границу.
Уже на российской границе нас встретили сотрудники ФСБ, поприветствовали и сказали, что нам придется пройти двухнедельный карантин. Мы отправились в подмосковный санаторий, где проходили карантин. Несколько человек отправились в больницу, чтобы снимать побои.
Новая система питания для белорусских тюрем
При развале СССР, когда в стране был дефицит продуктов, отбывающие срок в колониях, по-разному описывают ситуацию. Говорят, в некоторых колониях в те времена завхоз, т.е. старший дневальный получал хлеб, приносил в барак и раздавал. Я могу рассказать случай совсем другой. Отряд шел, само собой, по времени обедать. Старший дневальный, т.е. завхоз, становился на окошко, где хлеборез выдавал хлеб. Биржевикам выдавали полбуханки и в довесок ¼ буханки. У диетчиков другая норма была. У тех, кто не работал, находясь в жилзоне, была пайка полбуханки хлеба на сутки, хотите верьте, хотите нет. Проходишь столовую, т.е. зал пищевой. Там стояло два повара или раздатчики, не имеет значения. За ними сидела администрация, т.е. контроллер обыкновенный. Ему вообще без разницы, кто ты: рабочая у тебя бригада, нерабочая. Но, если он тебя в лицо знает, и ты не в рабочей бригаде, а раздатчику доказываешь, что ты из рабочей, то получишь ровно то, что тебе положено.
Каша — она и в Африке каша: ложку в нее поставил, она должна стоять, ну, или хотя бы медленно упасть. Нам же давали кашу, похожую на водичку, где три жиринки, две крупинки. Вот это вот твой завтрак, все. С сахаром то же самое было сильно поднапутано. Чай скорее был похож на мочу. Там ни привкуса, ни сахара, ничего. Вода подкрашенная. Хочешь пей, хочешь не пей.
Спросите про людей, работающих на бирже? Они работали. Кто-то с местным населением, кто-то с теми же мусорами завязывал отношения. Кому-то что-то сделать, привезти, кому-то ушить, пришить, кому-то подрезать, кому-то врезать — и это все оплачивалось.
«МЕЖДУ “ЕЩЕ СМЕШНО” И “УЖЕ НЕ СМЕШНО” – ОЧЕНЬ ТОНКАЯ ГРАНЬ»
Влада отправили «по этапу» в Шкловскую ИК-17, где ему предстояло отбыть срок заключения. Этапирование – это, по словам Влада, настоящий ад. Обыски, лай собак, крик конвоиров, а в вагоне, который называют «Столыпин», тесно так, что вдохнуть полной грудью было невозможно. Ехали всю ночь, тесно, неудобно, зеки перекрикиваются, шутят, просят у конвоя кипятка. Поговорка «в тесноте, да не в обиде» приобрела иной смысл. Во время этапирования Влад повредил коленный сустав, который по сей день дает о себе знать частой болью.
Колония, по словам Влада, напоминала скорее старый и очень запущенный советский санаторий, только с заборами, колючей проволокой и вышками по периметру. В небольших зданиях-бараках заключенные жили отрядами по 120 человек.
– Зеки пугают новичков рассказами про «однополую любовь». Я об этом много слышал до того, как сам сел, – рассказывает Влад. – Есть, конечно, шуточки вроде: «мыло уронишь – хана тебе». Но со временем я понял, что все это большая и древняя игра. Зеки просто так развлекаются – шутят, дразнят, провоцируют. Любят они нагнать жути и «накошмарить», чтобы «первоход» боялся их. И нужно просто научиться переводить все это на рельсы хоть плоского, но юмора. Если все воспринимать всерьез – просто съедет крыша.
Юмор становится частью всего, иногда даже грустных событий. Например, прислали с воли письмо: девушка пишет, что бросает. И все сидят и ржут, в том числе и получатель этого письма. Только вот потом внезапно выясняется, что человек жить больше не хочет, если его на воле уже не ждут. Идет и вскрывает тихонько вены где-нибудь в сушилке. Между «еще смешно» и «уже не смешно» – очень тонкая грань.